Ярмарка! В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга! Держи карман!
Шарманки шамкают, и шали шаркают,
и глотки гаркают: «К нам! К нам!»
В руках приказчиков под сказки-присказки
воздушны соболи, парча тяжка.
А глаз у пристава косится пристально,
и на «селедочке» перчаточка.
Но та перчаточка в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой под козырек,
когда в пролеточке с какой-то цыпочкой,
икая, катит икорный бог.
И богу нравится, как расступаются
платки, треухи и картузы,
и, намалеваны икрою паюсной,
под носом дамочки блестят усы.
А зазывалы рокочут басом,
торгуют юфтью, шевром, атласом,
пречистым Спасом, прокисшим квасом,
протухшим мясом и Салиасом.
И, продав свою картошку да хвативши первача,
баба ходит под гармошку, еле ноги волоча,
и поет она, предерзостная, все захмелевая,
шаль за кончики придерживая, будто молодая:
«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золоченые —
в слезыньках моченные.
Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька —
Кама слезная река.
Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам —
всё мы плыли по слезам.
Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют».
Баба крутит головой.
Все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется, как репей...
Пей, Россия,
ежли пьется,—
только душу не пропей!
Ярмарка! В Симбирске ярмарка.
Гуляй, кому гуляется!
А баба пьяная в грязи валяется.
В тумане плавая, царь похваляется...
А баба пьяная в грязи валяется.
Корпя над планами, министры маются...
А баба пьяная в грязи валяется.
Кому-то памятник подготовляется...
А баба пьяная в грязи валяется.
И мещаночки,
ресницы приспустив,
мимо, мимо:
«Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник — стороною
мимо, а из бороды:
«Вот лежит...А кто виною?
Всё студенты да жиды...»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо,— мимо:
«Грязь — твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая —
лежи и в грязь встывай?!
Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей: «Вставай!..»
Ярмарка! В Симбирске ярмарка.
Качели в сини, и визг, и свист.
И, как гусыни, купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою... Гимназист».
Он ее бережно ведет за локоть.
Он и не думает, что на виду.
«Храни Христос тебя, яснолобый.
А я уж как-нибудь сама дойду».
И он уходит. Идет вдоль барок
над вешней Волгой, и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит. Вокруг все пасмурней.
Охранка — белкою в колесе.
Но как ей вынюхать, кто опаснейший,
когда опасны в России все!
Охранка, бедная, послушай, милая,—
всегда опасней, пожалуй, тот,
кто остановится, кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдет.
А Волга мечется, хрипя, постанывая.
Березки светятся над ней во мгле,
как свечки робкие, землей поставленные
за настрадавшихся на земле.
Ярмарка! В России ярмарка.
Торгуют совестью, стыдом, людьми,
суют стекляшки, как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия, вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
еще останутся в дураках!
Тебя, Россия, вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась —
Россию Разина, Россию Пушкина,
Россию Герцена не втопчут в грязь!
Нет, ты, Россия, не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь, падая,
то поднимаешь сама себя!
Ярмарка! В России ярмарка.
В России рай, а слез — по край.
Но будет мальчик — он снова явится
и скажет праведное: «Вставай!»
