Я комнату снимаю на Сущевской.
Успел я одиночеством пресытиться,
и перемены никакой существенной
в квартирном положеньи не предвидится.
Стучит, стучит моя машинка пишущая,
а за стеной соседка, мужа пичкающая,
внушает ему сыто без конца,
что надо бы давно женить жильца.
А ты, ты где-то, как в другой Галактике,
и кто-то тебя под руку галантненько
ведет — ну и пускай себе ведет.
Он тот, кто надо, ибо он не тот.
Воюю. Воевать — в крови моей.
Но, возвращаясь поздней ночью, вижу я,
что только кошка черно-бело-рыжая
меня встречает у моих дверей.
Я молока ей в блюдечке даю, смотрю,
и в этом странном положеньи
одержанная час назад в бою
мне кажется победа пораженьем.
Но если побежден, как на беду,
уже взаправду, но не чьей-то смелостью,
а чьей-то просто тупостью и мелкостью,
куда иду? Я к матери иду.
Здесь надо мной не учиняют суд,
а наливают мне в тарелку суп.
Здесь не поймут стихов моих превратно,
а если и ворчат — ворчат приятно.
Я в суп поглубже ложкою вникаю,
нравоученьям маминым внимаю,
киваю удрученной головой,
но чувствую — я все-таки живой.
И мысли облегченные скользят,
и губы шепчут детские обеты,
и мучившее час тому назад
мне пораженье кажется победой...
