Итак, живу на станции Зима.
Встаю до света — нравится мне это.
В грузовике на россыпях зерна
куда-то еду, вылезаю где-то,
вхожу в тайгу, разглядываю лето
и удивляюсь, как земля земна!
Брусничники в траве тревожно тлеют,
и ягоды шиповника алеют
с мохнатинками рыжими внутри.
Все говорит как будто:
«Будь мудрее
и в то же время
слишком не мудри!»
Отпущенный бессмысленной тщетой,
я отдаюсь покою и порядку,
торжественности вольной и святой
и выхожу на тихую полянку,
где обелиск белеет со звездой.
Среди берез и зарослей малины
вы спите, партизанские могилы.
Есть магия могил. У их подножий,
пусть и пришел ты, сгорбленный под ношей,—
вдруг делается грустно и легко
и смотришь глубоко и далеко.
Читаю имена: Клевцова Настя,
Петр Беломестных, Кузьмичев Максим,—
а надо всем торжественная надпись:
«Погибли смертью храбрых за марксизм».
Задумываюсь я над этой надписью.
Ее в году далеком девятнадцатом
наивный грамотей с пыхтеньем вывел
и в этом правду жизненную видел.
Они, конечно, Маркса не читали
и то, что есть на свете Бог, считали,
но шли сражаться и буржуев били,
и получилось, что марксисты были...
За мир погибнув новый, молодой,
лежат они, сибирские крестьяне,
с крестами на груди — не под крестами,—
под пролетарской красною звездой.
И я стою с ботинками в росе,
за этот час намного старше ставший
и все зачеты по марксизму сдавший,
и все-таки, наверное, не все...
Прощайте, партизанские могилы!
Вы помогли мне всем, чем лишь могли вы.
Прощайте! Мне еще искать и мучиться.
Мир ждет меня, моей борьбы и мужества.
Мир с пеньем птиц, с шуршаньем веток мокрых,
с торжественным бессмертием своим.
Мир, где живые думают о мертвых
и помогают мертвые живым.
